Преподобный Максим Исповедник — посредник между Востоком и Западом - Жан–Клод Ларше

И через смерть [Свою Господь] уничтожил справедливый конец естества [человеческого], не имея того [наслаждения], благодаря которому [смерть] вошла [в мир]; [так] Им праведно наказывается противозаконное наслаждение как причина бытия [падшего состояния рода человеческого]»[343].

Это усвоение имело также спасительное действие на все «течение» человеческой жизни, потому что оно означало разрушение страстности и ее власти, влекущей человека ко греху:

«[Бог Слово] явил беспристрастность Своей правды в величии нисхождения, добровольно облачившись в осужденное на страдание наше естество и само это осуждение сделав оружием для уничтожения греха, а вслед за ним и смерти, то есть наслаждения и возникшей вследствие него муки, — в этом была сила греха и смерти, тирания соответствующего наслаждению греха и владычество соответствующей муке смерти. Ибо очевидно, что сила наслаждения и муки содержится в страстности естества»[344].

Преподобный Максим объясняет, каким образом Слово Бога, усвоив страстность падшей природы, но без стремления к наслаждению, отвращения к страданию и расположения ко греху, использовало эту страстность в качестве ловушки для того, чтобы победить демонические силы и освободить человеческую природу от их власти, воздействующей на нее по кривым путям этой страстности. Эти силы, видя Христа в Его человечестве и «созерцая по причине плоти в Спасителе Боге естественную страстность Адама и полагая, будто и Господь, как простой человек, с принудительной необходимостью навлек на Себя закон естества, а не движется самоопределением воли (ката 86A. ttoivу>(Ьцт|), напали на Него, надеясь убедить и внедрить в Его воображение посредством страстей естественных страсти неестественные, а тем самым сделать что‑либо угодное им» [345].

Но, дав лукавым силам заговорить с нашими собственными искушениями, Он «позволил им поиграть своими кознями»: «совлек их с Себя и изверг из естества, [Сам] оставшись недоступным и недосягаемым для них, конечно, нам, а не Себе, приписывая победу»[346].

После того как Он таким образом освободил человеческое естество от власти, которой обладали демоны, действовавшие по кривым путям наслаждения, Он избавил его и от претерпеваемой скорби, и от смерти. Христос одержал для нас первую победу, будучи искушаемым в пустыне; Он стяжал для нас и вторую, претерпев искушение во время Своих Страстей и на Кресте, как это поясняет преподобный Максим в 21–й главе «Вопросоответов к Фалассию»:

«Оставшись неодолимым для страданий», Он смог «совершенно истощить в Себе пагубный яд их злобы [демонов], как то истощает огонь, полностью уничтожить его в естестве человеческом» и в момент Своей смерти на Кресте Он полностью освободил человеческую природу от лукавых сил, оставаясь для Них недосягаемым. Он «изгнал из естества [человеческого] страстность в отношении боли, от которой малодушно убегала воля человека, в силу чего он постоянно и против желания был угнетаем страхом смерти, придерживаясь рабства наслаждения ради того, чтобы жить»[347].

Также будучи искушаемым, Христос заманил лукавые силы в ловушку «их собственных козней», Он, принимая смерть по плоти, дал дьяволу нечто вроде яда, который упразднил его власть властью божественности, ипостасно соединенной с этой плотью:

«После того как Он привлек его, явив ему Свою плоть, Он возбудил ненасытного дракона, который распахнул огромную пасть, чтобы поглотить эту плоть, ставшую для него ядом и полностью разрушившую его властью Божества, заключенного в ней»[348].

4. Сотериологическая роль человеческой воли Христа

Как можно было увидеть во многих процитированных здесь текстах, непреложность человеческой воли Христа, обращенной к благу, ее постоянное и полное согласие с волей Божественной, играют в учении преподобного Максима о спасительном деле Христа основополагающую роль.

Слово в человечестве, которое Оно усвоило, свободно от избирающей воли, отмеченной грехом, тленной, изменчивой, зыбкой, противящейся Богу и склонной ко злу, которая характеризует остальных людей со времен Адамова греха.

В «Вопросоответах к Фалассию» преподобный Максим полагает, что Христос обладал также избирающей волей, проявляющей себя в расположении воли (yvdjjiTi) и способности к выбору (тсротрестц), но она не была испорченной[349]. Таким образом, отмечает он, «не ведая моего греха, то есть изменчивости моего выбора (npoaipeou;), мой Господь не воспринял моего греха и не стал [им]»[350]. И он подчеркивает, что именно этой «непреложностью произволения (ярооирестц)» Христос «исправил страстное начало естества»[351].

Столкнувшись с искушениями (как в пустыне, так и во время Страстей), расположение Его произволения и Его выбора пребывают неповрежденными, неизменными, неподвижными, непоколебимыми[352], не отвращающимися от блага [353], и это происходит потому, что в Его Лице человеческая природа соединена с природой Божественной и получает от нее и свое постоянство, и свои способности, и свои дарования. Таким образом, объясняет преподобный Максим, Христос совлек с Себя лукавые силы, «восторжествовав над ними», «после того как они вообще ничего не нашли в Его страстности чего‑либо свойственного естеству, хотя особенно ожидали найти [в Нем] что‑нибудь человеческое в виду естественной страстности по плоти. Поэтому, разумеется, Он Своей силой и через [воспринятую] от нас святую Свою плоть […] освободил и все естество человеческое от примешавшегося к нему по страстности зла»[354].

В то время как Адам, повернув расположение своей воли и выбора ко злу, ввел в естество страстность, тленность и смерть, Христос непреложностью Своего произволения и своего выбора освободил его от греха и восстановил в нем нетленность и бессмертие:

«Если изменение произволения в Адаме ввело страстность, тленность и смертность в естество (человеческое), то непреложность произволения во Христе вновь вернула этому естеству через Воскресение бесстрастность, нетленность и бессмертие» [355].

В то же время Христос дал людям, которых Он пришел спасти, произволение исправленное, согласное с логосом естества и постоянное по отношению к благу. Так, преподобный Максим отмечает в «Толковании на Молитву Господню»: Он нас примирил «через Себя с Отцом и друг с другом. И при этом мы не имеем больше воли, противящейся логосу природы, но как по природе, так и по (свободной воле) остаемся неизменными» [356]. Эта же идея содержится и в главе 4–й «Амбигвы к Фоме»:

«Так, Учитель говорит: «Содержащий всего Меня в Нем со всем, что есть Моего» [357], то есть цельную человеческую природу, через ипостасное соединение, с ее неотъемлемыми страстями. Через них Он истощает все лукавое, проникающее в нас по причине нашей страстной природы (я говорю о законе греха, следующем за непослушанием, чья сила исходит от извращенного расположения нашей воли, которая ввела страсти в страстность нашего естества своей расслабленностью или насилием), и Он не только спасает тем, что держит под своим ударом грех, но Он сообщает Божественную силу, заплатив за нас цену и восстанавливая неизменность (остр£|па) души, нетленность тела и идентичность нашей воли благу по естеству» [358].

SB контексте споров с монофелитами преподобный Максим будет вынужден переставить акценты (однако, не переменить, что он сам подчеркнет) [359] в этой концепции, утверждая, что Христос в Своей человеческой природе обладал естественной человеческой волей как источником самоопределения, но не расположением воли и не способностью к выбору (уусЬцт] и ярошрестц), ибо Он не мог иметь в Своей человеческой воле ни греховности, ни изменчивости в том или ином смысле, ни сомнения, ни рассуждения, ни выбора в собственном значении [360]!. Воплотившееся Слово есть человек во всех смыслах подобный нам по нашему логосу естества, но Он не есть такой же по нашему способу существования (трогах; гж&р^ео*;): Его человеческие свойства раскрываются Им по Божественному способу существования на основании взаимного проникновения («перихоресис») природ в Его ипостаси; и это именно относится к Его волеизъявлению:

«Произволение человеческого начала в нашем Спасителе (вовсе не все, что есть в Нем человеческого) не было таким же произволением, как наше. На самом деле, образом высшим, чем у нас, Он был обожен через единство природы, и от этого непосредственным образом зависит безгрешность. Напротив, будучи исключительно и просто человеческим, наше произволение ни в коей мере не является безгрешным по причине своей изменчивости в том или ином смысле. Это изменчивость не изменяет природу, но делает движение, при котором, чтобы это выразиться более точно, та меняет tropos»[361].